Усевшийся рядом с Ибрагимом Удолин первым делом заполнил свою тарелку множеством соблазнительных закусок из ассортимента русской, турецкой, иных малоазиатских и ближневосточных кухонь. Басманова, знавшего профессора почти с незапамятных времен, всегда удивляло странное, на его простодушный солдатский взгляд, несоответствие между надмирностью Удолина, его причастностью к высшим тайнам духа и подчеркнутым, почти вызывающим чревоугодием. Ему бы, как истинным мудрецам, стремящимся к просветлению, тем более – достигшим его, довольствоваться горстью жареной ячменной муки, акридами, сушеной рыбой, глотком родниковой воды. А этот ест и пьет, как Гаргантюа или Лукулл в свободное от сражений время.
Так Михаил и спросил, чтобы отвлечься от глобальных проблем.
– Вы, милейший, ничего не понимаете и смешиваете совершенно разные вещи, – ответил профессор, помахивая перед лицом Басманова серебряной вилкой для паштета. – Умерщвление плоти практикуется в совершенно других целях и лишь на первоначальных подступах к раскрытию потенциала личности. Большинство взыскующих ни до чего путного так и не добираются, повиснув на нижних ступенях веревочной лестницы, образно выражаясь. Истинная же власть над духом и материей требует огромного количества энергии, а это, – он проглотил паштет и обратил внимание на блюдо с мидиями по-гречески, – наиболее удобный и приятный способ её пополнения. Не хотите же вы, чтобы я перешёл на фотосинтез?
Сделал обиженное лицо, указал официанту на бутыль с чёрным хиосским вином и бокал приличной емкости.
